Название: Норманн Бейкер едет в Новую Дагомею
Тема: Фиолетовые совы в опиумном тумане
Автор: Коробка со специями
Бета: Айа
Краткое содержание: немного о птицах, ритуалах и лоа
Предупреждения: наркотические вещества в количестве, упоминание инцеста, упоминание гомосексуальных отношений,компиляция.
Примечание: Краткий словарик терминов (теперь еще доступней, теперь прямо в шапке)Краткий словарик терминов
Барон Суббота - (Baron Samedi, Ghede) — дух смерти и загробного мира. Изображается в виде скелета (черепа) в цилиндре, с сигаретой и в черных очках.
бокор - посвященный высшего порядка, в том числе занимающийся "черной" магией.
веве - ритуальные диаграммы, которые выводят пеплом, пшеничной или кукурузной мукой, кофейными зернами и тертым кирпичом вокруг центрального столба в храмах Вуду.
Легба - дух дверей (Святой Петр, ибо по традиции Пётр изображался с ключами от Рая).
лоа - невидимые духи, осуществляющие посредничество между Богом и человечеством. Аналог святых.
Мама Бриджитт - супруга Барона Субботы.
мамбо - женщина-священник.
унган - священник.
Эрзули Фреда - дух любви в виде прекрасной непорочной девы в наряде невесты.
читать дальшеНорманн Бейкер прибыл в Новую Дагомею неудачно – аккурат перед сезоном дождей. При себе у него имелись: багажная сумка на колесиках, набор из пяти рубашек-гаваек, купленных в Картерс, чековая книжка, растрепанная рыжая шевелюра, письмо от бывшей миссис Бейкер, печатная машинка «Зингер» в футляре из телячьей кожи, сколиоз второй степени, три самокрутки марихуаны, смешанной с гашишем, двадцать шесть опиумных шариков «тчанду», трубка из слоновой кости и аккредитация от еженедельника Колье.
Так заканчивается история Норманна Бейкера.
Отчужденный и флегматичный, как дохлая рыба, Норманн Бейкер обнаруживает себя стоящим на пристани Порт-о-Крус в окружении своего неподъемного багажа.
Вот мимо проходят – едва-едва тащатся – такие же бедолаги-пассажиры, как и он; скользят тощие ясноглазые мальчики, похожие на бронзовых ящериц, и уже слышен басовитый гудок парохода.
Норман достает из кармана портсигар – раскуривает самокрутку.
Ему жарко.
Надвигается сезон дождей: в воздухе повисла такая плотная, такая влажная духота, что ее можно нарезать ломтями.
Рядом с ним останавливается мальчик и на ломаном английском предлагает помочь донести вещи до гостиницы.
«Всего за доллар, мистер!» - говорит он и улыбается приветливой гнилозубой улыбкой.
Норман показывает ему шарик «тчанду», и мальчик соглашается.
Он предлагает Норманну еще ряд услуг – всего за доллар, мистер! – но тот отказывается.
Мальчик говорит, что его зовут Ники, и что его можно найти в порту, и что если Норманну понадобится кто-то, кто будет таскать сумки и зонт…
Надвигается сезон дождей.
Застывший в наркотическом равнодушии, незыблемая точка равновесия для окружающего мира, - суетящегося, ползающего, кричащего, задыхающегося, - Норманн чувствует, как жаркий липкий пот стекает по его спине.
Он идет по мостовой, попыхивая косяком; мальчик тащит на себе печатную машинку «Зингер» и сумку на колесиках, продолжая болтать на ходу.
Норманн поворачивает голову то вправо, то влево, сам себе напоминая шарнирную куклу. Он идет по мостовой, смотрит вокруг и неожиданно замечает, что гнилые бараки давно уже сменились роскошными домами.
То и дело ему встречаются плакаты, криво наклеенные на стены и заборы, - цветные, влажные, разлохмаченные: «Жан Самеди – Наш Президент!».
Он останавливается в «Хилтоне» - не брате-близнеце, а, скорее, однофамильце, - первым делом ставит печатную машинку на стол, достает из сумки опиум, потом, поколебавшись, с сожалением прячет обратно - и отправляется в клуб.
Клуб «Великий Белый» - как рассказывал Норманну приятель - держит один пожилой джентльмен, бывший артиллерист. Дослужившись до бригадира, он вышел в отставку и уехал в Новую Дагомею. Родня считает его эксцентричным.
Еще в армии, во время колонизации Индии, джентльмен пристрастился к опиуму. Он разумный наркоман – вот уже больше десятка лет его дневная доза не превышает двух гранов в день. Почитая церемонию курения почти как церемонию чаепития, он не первый год пользуется услугами одного китайца-мастера опиума и чувствует себя превосходно.
Норманн появляется в «Великом Белом» ближе к вечеру; жара еще не спала, и в клубе пока малолюдно.
Сладкий пряный запах, вентилятор над потолком вяло месит душный влажный воздух.
В углу, в плетеных креслах, расставленных вокруг плетеного же стола, сидят двое репортеров и секретарь из посольства. Они вяло и ни о чем беседуют, ход их мыслей замедлен опиумом.
Они принимают Норманна с несколько преувеличенным радушием, позже к ним присоединяется пожилой и явно злоупотребляющий спиртным доктор, работающий при католической миссии, и блудный сын оружейного магната, юноша лет двадцати-двадцати двух, который приехал в Новую Дагомею на собственной яхте.
В Новой Дагомее скучно, и ловить тут, кроме тифа, нечего, жалуются Норманну репортеры.
Дам тут нет вообще, ну а туземки – они и есть туземки. Ром ужасен, вонючий мутный самогон, который здесь называют виски, - ужасен вдвойне. Местные бокоры и унганы отвратительны, а отвратительнее всего этот их… Президент Джонни зе Сэтэдэй.
На этих словах репортер запинается, понижая голос, а секретарь зачем-то оборачивается к выходу.
Норманн машинально копирует его движение и в этот момент понимает, что марихуана начала отпускать.
- Вы про Вуду? – любопытствует Норманн.
Репортер смеется, скаля длинные желтые зубы.
- Да кто в наше время верит в Вуду! – отсмеявшись, говорит он.
- Коллинз верит, - подхватывает другой репортер, низенький чернявый итальянец. – Верно, Док?
Доктор смотрит на него своими прозрачными рыбьими глазами, оплетенными сеткой лопнувших сосудов, и снисходительно интересуется:
- Марио, вы действительно не видите никакой разницы между глаголами «верить» и «изучать»? Столь скудный словарный запас может быть объяснением, почему вас заслали в эту грязную жопу – простите, Республику Новую Дагомею.
Пока репортер пытается придумать достойный ответ, его коллега опять начинает смеяться, а мальчик, сын оружейного магната, застенчиво краснеет и предлагает купить настоящего контрабандного виски на всех.
- А вы, Бейкер? – спрашивает секретарь. – Верите?
- Пока не знаю, - отвечает Норманн. – Я пишу статьи о Новой Дагомее, которые потом лягут в основу моего романа. Президент Самеди, «диктатура бокоров», пропавший Ле Блан.
- Ааа… - многозначительно тянет смешливый. – Коллега, значит. Ну, добро пожаловать в Порт-о-Крус.
У Норманна есть довольно странная привычка: прежде чем сесть за статью, он рыщет в поисках информации, не глядя на ее качество и уместность. Это могут быть подшивки старых газет или женские сплетни, разноцветные этикетки от содовой или поддельные амулеты Вуду. Это могут быть даже патефонные пластинки или бумажный мусор. Потом он возвращается к себе домой, плотно задергивает шторы, зажигает лампу и курит опиум, рассеянно скользя взглядом по найденным вещам. Порядок имеет значение: билеты на пароход рядом с листом бумаги, на котором нарисован шест, вкопанный в землю, и написано: «Папа Легба, отвори ворота. Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа». Веточка розмарина и щепотка белой муки. Вырезка из газеты – на фотографии серьезный мулат в черных очках - и рядом адрес бывшей служанки Бриджитт Самеди, дочери Президента.
Норманн перекладывает эти вещи в нужном порядке, как паук, терпеливо плетущий свою паутину.
Белесый дым опиума стелется по комнате и выедает свет из его зрачков.
Потом наступает период активности. Норман приходит в клуб, общается с завсегдатаями, из всех дурманящих веществ ограничиваясь марихуаной. То и дело он замирает, как будто прислушивается к духам-лоа, шепчущим ему в уши, достает записную книжку и начинает писать. В такие моменты он полностью выпадает из мира.
Однажды в «Великом Белом» появляется абориген.
В жарком шерстяном костюме и темных очках, молодой, высокий и черный – но с какой-то странной, неживой зеленцой, – он кланяется и передает приглашение для Норманна Бейкера.
Президент Самеди заинтересовался его работой и приглашает на обед, который состоится…
Доктор подмигивает Норманну и встает, в его руке зажат скальпель.
Мальчик-сын миллионера зажмуривается, репортеры утомленно закатывают глаза, а доктор подходит к аборигену и, примерившись, рассекает скальпелем его щеку.
Норманн вздрагивает, глядя, как рана раскрывается, сухая, безжизненная.
В разрезе мелькает серая десна, влажно блестят коренные зубы.
Доктор всплескивает руками и ахает:
- Простите, какая несчастная, какая досадная неосторожность! Сейчас я обработаю вашу рану!
Негр молча качает головой и закрывает щеку ладонью, теперь его голос кажется невнятным:
- Обед состоится сегодня, в четыре часа пополудни.
Когда он уходит, доктор тычет в репортеров скальпелем и с торжеством, но несколько бессвязно сообщает:
- Вот! Видели? Вуду!
День выпадает из памяти, заканчивается как-то сразу, ночью Норманну снятся кошмары, а утром он просыпается и понимает, что последнее его вспоминание – это сухая бескровная рана на щеке негра.
Он и не заметил, как начался сезон дождей.
Серая стена протянулась от земли до неба.
Норманн разглядывает потоки воды, скользящие по мутному стеклу.
Потом вскидывается, будто вспомнив что-то, и идет в клуб.
Там уже все в сборе, папенькин сынок торопливо рассказывает какую-то историю, волнуясь и размахивая руками.
Он видит Норманна и тут же умолкает, залившись румянцем.
- Что у вас там случилось? – спрашивает Норманн, подсаживаясь к компании и закуривая самокрутку.
Дым, который он выдыхает, тяжелый и пряный, стелется по скатерти и стекает вниз.
- Я видел ночью какую-то странную птицу… - мямлит юноша. – Похожую на сову… На фиолетовую сову…
Пока он выговаривает все эти слова, в голове у Норманна происходит несколько вооруженных путчей, и потом наступает полная благодать.
- Сову, - уточняет секретарь.
- Фиолетовую, - смеется репортер.
Его коллега-итальянец уехал из Новой Дагомеи три дня назад, плюясь, богохульствуя и обещая ни ногой, никогда больше, кровь Христова, ни за что на свете!
Юноша возмущенно – слишком резко – то ли оправдывается, то ли пытается доказать:
- Я, между прочим, орнитолог-любитель! Раз я говорю «сова», то имею в виду именно сову! Если быть более точным, ее разновидность Nesasio solomonensis, она же сова страшная!
- И фиолетовая, - серьезно кивает доктор, дыша перегаром.
- Ночью все совы серые… то есть фиолетовые. - Секретарь крутит в руках трубку и мрачно сверлит взглядом скатерть, пытаясь не засмеяться.
- Да ночью вообще фиолетово, что мимо пролетает – совы там или крокодилы, - веселится репортер.
- Я серьезно! – кричит юноша. – Идите в жопу, я же серьезно!
Его голос ломается, слова рассыпаются на мелодичные звуки разной протяженности.
Речь бессмысленна, но красива, думает Норманн и спрашивает, вслушиваясь в звуки своего голоса, равнодушные и невыразительные:
- А сколько их было?
Юноша хватается за голову и выбегает из клуба.
- Бедняга… - лицемерно вздыхает доктор. – Сова страшная, ну надо же…
- Фиолетовая, - поправляет его секретарь и, уже не сдерживая себя, хихикает.
Норманн встает из-за стола, преследуемый ощущением, что ему нужно идти. Доктор окликает его:
- Бейкер! На пару слов!
Норманн останавливается в дверях.
Он чувствует, как в нетерпении горят его ступни.
- Бейкер… - доктор останавливается близко, воняя перегаром и потом, глаза его сегодня краснее обычного, веки распухли и налились кровью. – Только никому…
Он начинает крутить пуговицу на рубашке Норманна – нервничает.
Норманн тоже нервничает, ему так и хочется побежать, ступни ноют все сильнее.
- Никому не говорите, но я тоже ее видел… - хриплым шепотом признается доктор.
Норманн во дворце Президента: за столиком на застекленной террасе сидит сам Жан Самеди, его дочь Бриджитт и их гость, писатель и журналист из Америки Норманн Бейкер.
Уже подали сигары, идет ровная светская беседа.
Изредка Норманн делает записи в блокноте.
- За границей ходят слухи про вашу тайную полицию, господин Самеди, - говорит Норманн. – Что офицеры вашей полиции – могущественные унганы, они убивают несогласных, превращая их в зомби. Жертвоприношения, черная магия и...
- Бокоры, - неожиданно подает голос Бриджитт. - Могущественные бокоры.
На ней свободное белое платье, оттеняющее кожу цвета молочного шоколада, а длинные прямые волосы забраны вверх. Ее лицо – тонкое и правильное, с узкими губами и плавными линиями скул, - такие черты присущи скорее жителям Европы, чем негроидам. Слуги обращаются к ней «Мама Бриджитт».
- Слухи, - напоминает Президент Самеди.
В черном костюме и черных очках, рассудительный и серьезный, он кажется человеком без возраста.
- Я училась за границей, папа, - пожимает плечами Бриджитт. – Да, действительно, эти слухи широко распространены.
- Бокоры… - поправляет себя Норманн.
В этот момент приносят кофе.
- Знаете, как меня называют в народе? – спрашивает Самеди.
- Барон Суббота, - отвечает Норманн и после паузы добавляет: - Я не верю в Вуду.
- Я тоже, - дружелюбно улыбается Самеди. – Медицинское образование и вера в лоа – вещи взаимоисключающие. Но пусть это останется нашим секретом.
- Есть еще один человек… - Норман заглядывает в свой блокнот и продолжает: - Есть еще один человек, который получил образование в Соединенных Штатах, а потом приехал сюда, в Республику Новую Дагомею, бороться с «диктатурой бокоров» - так называют ваше правление, знаете ли.
- Правда? – Самеди смотрит на него или мимо него, черные очки непрозрачны.
- Слухи, - отвечает Норманн. – Я говорил про Франсуа Ле Блана.
Бриджитт вздыхает.
В руке у нее перо птицы, отливающее фиолетовым, – откуда?
Дождь, закончившийся пару часов назад, неожиданно хлынул вновь – в первые минуты он кажется оглушающим, и приходится повышать голос, почти кричать.
- Тот революционно настроенный мальчик, сын твоего покойного друга Карлоса, - слова Бриджитт едва различимы за шумом воды.
- Господин Бейкер, - голос Президента набирает глубину, заполняя собой террасу. - Мы приземленные люди, гарантии значат для нас больше, чем идеалы. Это касается Франсуа, это касается и меня – понимаете, я слишком практичен для того, чтобы выбрасывать необходимые вещи. Может, вы сами хотите поговорить с Франсуа? Он очень занят, но, думаю, вам не откажет.
- Прошу прощения, - Норманн встает. – Мне нужно выйти.
Президент Самеди добродушно кивает.
Бриджитт складывает из салфетки цветок.
Бесшумный молчаливый слуга провожает Норманна в туалетную комнату, и тот отпускает его взмахом руки, доставая из кармана опиумную трубку и смущенно пожимая плечами.
Норманн очень хочет понять.
Какая-то важная, возможно, самая важная деталь от него ускользает.
Он видит себя отраженным в зеркале, линии становятся четче и острее, краски - болезненно ярче.
Вода, капающая из плохо закрученного крана, разбивается о дно фарфорового умывальника с оглушительным грохотом.
Норманна Бейкера многие считают ясновидцем – но дело обстоит скорее наоборот: чтобы найти истину, он затуманивает свой ум, стирает слишком резкие грани очевидного.
Очевидно, бродить по дворцу Президента Новой Дагомеи без сопровождающих – самое безумное решение, - возможно, и самое разумное, но Норманн все равно возвращается на террасу.
Он только сейчас вспомнил свой первый визит во дворец и понял, что уже встречался с Франсуа Ле Бланом - именно Ле Блан тогда принес приглашение на обед.
Дверь приоткрыта, за ней слышны голоса:
- Я мог бы поднять тебя после смерти, мамбо – ты бы стала покорной и ласковой, - говорит Самеди. Злость и желание дрожат в его голосе.
- Ты мог бы, мой дорогой муж, - звонко смеется Бриджитт. – Отдай мне этого человека, не упрямься. Принеси эту жертву Эрзули Фреде.
- Знай свое место, мамбо, - тяжело бросает Самеди.
- Тогда иди на перекресток, Самеди, - отвечает Бриджитт. – На перекрестке зарыта моя покорность.
Норманн открывает дверь.
Лоа говорят с ним – маленькие фиолетовые спирали, манящие и бесконечно далекие.
Лоа рассказывают ему о будущем.
Бриджитт протягивает Самеди прядь своих волос, лицо ее искажено гневом и похотью.
Лоа рассказывают Норманну о том, как мамбо в белом платье опускает руку в сосуд с мукой; плавными, неспешными движениями она вычерчивает на полу веве – ловушку для лоа.
Потом она танцует.
Потом она танцует, а лоа вселяются в людей, разделяющих с ней обряд.
- Забери, - говорит Самеди и возвращает ей прядь ее волос.
Бриджитт улыбается, глядя на Норманна, лоа дремлют в уголках ее глаз, удлиненных и выпуклых.
Как будто на дне ее радужки белыми линиями вычерчен узор-веве.
- У меня разыгралась мигрень, - выпевает Бриджитт. – Прошу прощения, я пойду к себе.
Белый хлопок платья исчезает в дверях.
Норманн садится за стол.
- Один мой друг-орнитолог… - начинает Норманн.
- Приказать подать опиум? – перебивает его Самеди.
- Что?
- Белые любят опиум, - терпеливо поясняет Самеди. – Здесь, в Новой Дагомее. Им трудно без опиума. Простите. Один ваш друг-орнитолог?..
«Видел фиолетовую сову», - хочет сказать Норманн, но после реплик про опиум это будет звучать даже не двусмысленно.
Он молчит.
Обернись, шепчут лоа.
Обернись.
Норман оборачивается.
В нише, до этого пустой, стоит чучело птицы.
Открой глаза, унган, шепчут лоа.
Десятки ниш, и в каждой – чучело птицы.
Бесконечные коридоры ниш.
«Которая из них твоя, унган?» – спрашивают лоа.
- Вам нехорошо, господин Бейкер? – участливо интересуется Самеди.
Ночные кошмары, упругое сопротивление воздуха, перья топорщатся.
- Один мой друг-орнитолог видел здесь недавно фиолетовую сову, - говорит Норман.
«Здесь спрятаны тысячи душ, - вздыхают лоа. – Тысячи и тысячи душ. Которая из них твоя?»
- Сову? – удивленно переспрашивает Самеди.
- Сову страшную, - отвечает Норманн и зачем-то добавляет: - Фиолетовую.
Самеди смеется, его смех заглушает шепот лоа и рассеивает опиумный туман.
- Но у нас на Антилах не водятся совы, господин Бейкер, - говорит Самеди. – Наверное, ваш друг… перепутал спросонья.
- Перепутал?
- У нас водятся голуби и утки, - деланно-серьезно отвечает Самеди. – Наверное, это была очень большая утка.
- Наверное, - соглашается Норманн. – Так почему вас называет Бароном Самеди, господин Президент?
- Из-за этого, - отвечает Самеди, снимая черные очки и протягивая их Норманну.
Глаза у него такие светлые, что не различишь – то ли серые, то ли голубые, и черный ободок окаймляет радужку.
- Впрочем, этот имидж полезен.
На выходе из дворца Норманна хватают – зажимают рот и волокут в душную темноту.
Когда его отпускают, он видит Бриджитт – та стоит между колоннами в своем белом платье и молча смотрит.
- Мисс Бриджитт? – приветливо улыбается Норманн. – Вы меня удивили.
Неожиданно она бросается к нему, запрокидывает голову, тянется губами к лицу Норманна и шепчет:
- Убирайтесь отсюда.
- Что? – Норманн выдыхает это куда-то в ее волосы.
- Бросьте эту вашу книжку, убирайтесь немедленно, - шепчет Бриджитт. – Вы не выдержите находиться между мной и моим мужем, вы как птица, которую разрывают за крылья…
- Мужем? – переспрашивает Норманн, волосы мамбо, убранные вверх, щекочут его лицо.
- Отцом, - нетерпеливо бросает мамбо, душная и горячая. – Вы не выдержите. Неверие вас не защитит. Неверие никого не защищает.
- Неверие во что? – спрашивает Норманн.
- Неверие в то, во что вы превращаетесь по ночам, - отвечает мамбо.
Полет под дождем. Полет над Порт-о-Крус. Теплые тяжелые капли воды и звуки, окружающие его со всех сторон.
Лоа шепчут, лоа запутывают, лоа спасают.
Норманн трясет головой – он дезориентирован.
Он помнит, как летать, и знает, что стоит на ногах.
- Господин Бейкер, вам нехорошо? – слышит он знакомый голос.
Жан Самеди обнимает за плечо свою дочь Бриджитт и улыбается:
- Что, Бриджитт рассказывала вам про Вуду? – Бриджитт прячет лицо на его груди, волосы ее рассыпаются и падают на плечи пышной непроницаемой вуалью. Самеди продолжает: - Она у меня училась в Гарварде на этнографа. Такая чудная, правда?
Мамбо упирается ладонью в грудь Самеди – обтянутую черной костюмной тканью.
Мамбо механически, с усилием поворачивает голову.
Вуаль волос медленно приходит в движение.
Глаза у мамбо – длинные, выпуклые.
Лоа шевелятся на дне радужки, окрашивая ее в фиолетовый.
- Беги, - шепчет Бриджитт и жадно улыбается.
- Беги, - повторяет Самеди и надевает обратно свои черные очки.
Беги!
Норманн Бейкер бежит.
Норманн Бейкер идет.
Норманн Бейкер замедляет шаг.
Останавливается.
Страх послушно замирает за его спиной, страх колотится в сердце, закручивает ребра, соскальзывает по позвоночнику холодными дождевыми каплями, страх ползет…
Беги!
Домой, трубка опиума ждет, паутина вещей нетерпеливо вздрагивает, и Норманн понимает: все, что он сделал – это лишь собрал ловушку для лоа, паутину-веве.
Он выкуривает две или три трубки подряд, он уже не может двигаться в своем кресле – но теперь он может понять, почему Франсуа Ле Блан не испытывает боли от порезов и боится солнечного света; он также может понять, почему Жан Самеди не боится солнечного света и по воскресеньям ходит в церковь; он даже может понять, почему Мама Бриджитт так ненавидит и любит Барона Самеди.
Потом он кидается к своей печатной машинке и бьет по клавишам так быстро и четко, как будто им овладели духи-лоа, как будто он печатает свое завещание и боится опоздать.
Страх!
Но страха больше нет, Норманн ставит точку, взмахивает крыльями и летит на перекресток.
Папа Легба!
Папа Легба, отвори ворота.
Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти.
Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа.
Меня зовут Норманн Бейкер, и я – чучело африканского попугая жако.
Моя душа спит среди комков ваты и упругих проволочных арок.
Меня зовут Норманн Бейкер, и я…
Беги!
Мамбо тушит свечи.
Черные-черные.
Мамбо стирает кровь с клюва птицы.
Мамбо стирает кровь с чучела попугая, стоящего в кабинете Барона Самеди.
Он каждую ночь ловит меня, она каждую ночь выпускает меня.
Она выпускает меня, и я…
Страх!
И я…
Беги!
И я…
Меня зовут Норманн Бейкер.
Я – это кто-то, кто прибыл в Новую Дагомею неудачно – аккурат перед сезоном дождей. При себе у меня имелись: багажная сумка на колесиках, набор из пяти рубашек-гаваек, купленных в Картерс, чековая книжка, растрепанная рыжая шевелюра, письмо от бывшей миссис Бейкер, печатная машинка «Зингер» в футляре из телячьей кожи, сколиоз второй степени, три самокрутки марихуаны, смешанной с гашишем, двадцать шесть опиумных шариков «тчанду», трубка из слоновой кости и аккредитация от еженедельника Колье.
Норманн Бейкер появляется в клубе «Великий Белый»: все в сборе, но это уже неважно. С нескрываемым удовольствием Норманн отводит доктора Коллинза в сторону, выкручивая пуговицу на его рубашке.
- Вот. Моя рукопись, - говорит Норманн, протягивая ему картонную коробку, под завязку набитую Новой Дагомеей, лоа и Президентом Самеди. – Теперь она ваша, Док.
Доктор щурит слезящиеся красные глаза, важно распрямляет сутулые плечи.
Ох, как важно он это делает.
Жалкий, никчемный алкоголик с хронической язвой.
Лоа шепчут Норманну.
Жалкий, никчемный алкоголик с дочерью – умственно-отсталой, живущей в пансионе под Эдинбургом.
Лоа шепчут Норманну.
Жалкий, никчемный алкоголик, подаривший миру теорию «медиумического Я», - возражает Норманн лоа.
«Я», «Медиумическое Я» и «Лоа», - напоминает Норманн лоа.
Норманн видит будущее.
У него уже больше нет тела.
- Норманн, миленький, завязывали бы вы с опием, - участливо говорит доктор.
- Вот допишу книгу – и тогда завяжу, - отвечает Норманн.
- Вот и славно, - кивает доктор. - Вот и славно.
Потом доктор выходит из клуба, садится на первый же попавшийся корабль – и уплывает в Европу.
Так заканчивается история Норманна Бейкера.
Доктор Саймон Коллинз положил начало теории о трех составляющих образа человека - «Я», «Медиумическое Я» и «Лоа», - оказавшей влияние практически на всю современную психологию.
Писатель Норманн Бейкер был убит 28 июля 1923 года в Новой Дагомее, в клубе «Великий Белый».
Завязалась драка, он получил семнадцать ножевых ранений, восемь из которых оказались смертельными.
Выжившие свидетели угодили в психиатрическую лечебницу, все они в один голос утверждали, что после смерти Бейкер превратился в дохлую фиолетовую сову.
Сову страшную, по утверждению одного из свидетелей.
По его же показаниям, Бейкера убил орнитолог-любитель, сын известного оружейного магната Рихарда Бротта.
Он был тайным гомосексуалистом и все это время безуспешно домогался внимания Бейкера.
Книгу Норманна Бейкера «Барон Самеди против народа» выпустили после его смерти, в 1925 году.
С тех пор она переиздавалась шесть раз.
Тема: Фиолетовые совы в опиумном тумане
Автор: Коробка со специями
Бета: Айа
Краткое содержание: немного о птицах, ритуалах и лоа
Предупреждения: наркотические вещества в количестве, упоминание инцеста, упоминание гомосексуальных отношений,
Примечание: Краткий словарик терминов (теперь еще доступней, теперь прямо в шапке)Краткий словарик терминов
Барон Суббота - (Baron Samedi, Ghede) — дух смерти и загробного мира. Изображается в виде скелета (черепа) в цилиндре, с сигаретой и в черных очках.
бокор - посвященный высшего порядка, в том числе занимающийся "черной" магией.
веве - ритуальные диаграммы, которые выводят пеплом, пшеничной или кукурузной мукой, кофейными зернами и тертым кирпичом вокруг центрального столба в храмах Вуду.
Легба - дух дверей (Святой Петр, ибо по традиции Пётр изображался с ключами от Рая).
лоа - невидимые духи, осуществляющие посредничество между Богом и человечеством. Аналог святых.
Мама Бриджитт - супруга Барона Субботы.
мамбо - женщина-священник.
унган - священник.
Эрзули Фреда - дух любви в виде прекрасной непорочной девы в наряде невесты.
читать дальшеНорманн Бейкер прибыл в Новую Дагомею неудачно – аккурат перед сезоном дождей. При себе у него имелись: багажная сумка на колесиках, набор из пяти рубашек-гаваек, купленных в Картерс, чековая книжка, растрепанная рыжая шевелюра, письмо от бывшей миссис Бейкер, печатная машинка «Зингер» в футляре из телячьей кожи, сколиоз второй степени, три самокрутки марихуаны, смешанной с гашишем, двадцать шесть опиумных шариков «тчанду», трубка из слоновой кости и аккредитация от еженедельника Колье.
Так заканчивается история Норманна Бейкера.
Отчужденный и флегматичный, как дохлая рыба, Норманн Бейкер обнаруживает себя стоящим на пристани Порт-о-Крус в окружении своего неподъемного багажа.
Вот мимо проходят – едва-едва тащатся – такие же бедолаги-пассажиры, как и он; скользят тощие ясноглазые мальчики, похожие на бронзовых ящериц, и уже слышен басовитый гудок парохода.
Норман достает из кармана портсигар – раскуривает самокрутку.
Ему жарко.
Надвигается сезон дождей: в воздухе повисла такая плотная, такая влажная духота, что ее можно нарезать ломтями.
Рядом с ним останавливается мальчик и на ломаном английском предлагает помочь донести вещи до гостиницы.
«Всего за доллар, мистер!» - говорит он и улыбается приветливой гнилозубой улыбкой.
Норман показывает ему шарик «тчанду», и мальчик соглашается.
Он предлагает Норманну еще ряд услуг – всего за доллар, мистер! – но тот отказывается.
Мальчик говорит, что его зовут Ники, и что его можно найти в порту, и что если Норманну понадобится кто-то, кто будет таскать сумки и зонт…
Надвигается сезон дождей.
Застывший в наркотическом равнодушии, незыблемая точка равновесия для окружающего мира, - суетящегося, ползающего, кричащего, задыхающегося, - Норманн чувствует, как жаркий липкий пот стекает по его спине.
Он идет по мостовой, попыхивая косяком; мальчик тащит на себе печатную машинку «Зингер» и сумку на колесиках, продолжая болтать на ходу.
Норманн поворачивает голову то вправо, то влево, сам себе напоминая шарнирную куклу. Он идет по мостовой, смотрит вокруг и неожиданно замечает, что гнилые бараки давно уже сменились роскошными домами.
То и дело ему встречаются плакаты, криво наклеенные на стены и заборы, - цветные, влажные, разлохмаченные: «Жан Самеди – Наш Президент!».
Он останавливается в «Хилтоне» - не брате-близнеце, а, скорее, однофамильце, - первым делом ставит печатную машинку на стол, достает из сумки опиум, потом, поколебавшись, с сожалением прячет обратно - и отправляется в клуб.
Клуб «Великий Белый» - как рассказывал Норманну приятель - держит один пожилой джентльмен, бывший артиллерист. Дослужившись до бригадира, он вышел в отставку и уехал в Новую Дагомею. Родня считает его эксцентричным.
Еще в армии, во время колонизации Индии, джентльмен пристрастился к опиуму. Он разумный наркоман – вот уже больше десятка лет его дневная доза не превышает двух гранов в день. Почитая церемонию курения почти как церемонию чаепития, он не первый год пользуется услугами одного китайца-мастера опиума и чувствует себя превосходно.
Норманн появляется в «Великом Белом» ближе к вечеру; жара еще не спала, и в клубе пока малолюдно.
Сладкий пряный запах, вентилятор над потолком вяло месит душный влажный воздух.
В углу, в плетеных креслах, расставленных вокруг плетеного же стола, сидят двое репортеров и секретарь из посольства. Они вяло и ни о чем беседуют, ход их мыслей замедлен опиумом.
Они принимают Норманна с несколько преувеличенным радушием, позже к ним присоединяется пожилой и явно злоупотребляющий спиртным доктор, работающий при католической миссии, и блудный сын оружейного магната, юноша лет двадцати-двадцати двух, который приехал в Новую Дагомею на собственной яхте.
В Новой Дагомее скучно, и ловить тут, кроме тифа, нечего, жалуются Норманну репортеры.
Дам тут нет вообще, ну а туземки – они и есть туземки. Ром ужасен, вонючий мутный самогон, который здесь называют виски, - ужасен вдвойне. Местные бокоры и унганы отвратительны, а отвратительнее всего этот их… Президент Джонни зе Сэтэдэй.
На этих словах репортер запинается, понижая голос, а секретарь зачем-то оборачивается к выходу.
Норманн машинально копирует его движение и в этот момент понимает, что марихуана начала отпускать.
- Вы про Вуду? – любопытствует Норманн.
Репортер смеется, скаля длинные желтые зубы.
- Да кто в наше время верит в Вуду! – отсмеявшись, говорит он.
- Коллинз верит, - подхватывает другой репортер, низенький чернявый итальянец. – Верно, Док?
Доктор смотрит на него своими прозрачными рыбьими глазами, оплетенными сеткой лопнувших сосудов, и снисходительно интересуется:
- Марио, вы действительно не видите никакой разницы между глаголами «верить» и «изучать»? Столь скудный словарный запас может быть объяснением, почему вас заслали в эту грязную жопу – простите, Республику Новую Дагомею.
Пока репортер пытается придумать достойный ответ, его коллега опять начинает смеяться, а мальчик, сын оружейного магната, застенчиво краснеет и предлагает купить настоящего контрабандного виски на всех.
- А вы, Бейкер? – спрашивает секретарь. – Верите?
- Пока не знаю, - отвечает Норманн. – Я пишу статьи о Новой Дагомее, которые потом лягут в основу моего романа. Президент Самеди, «диктатура бокоров», пропавший Ле Блан.
- Ааа… - многозначительно тянет смешливый. – Коллега, значит. Ну, добро пожаловать в Порт-о-Крус.
У Норманна есть довольно странная привычка: прежде чем сесть за статью, он рыщет в поисках информации, не глядя на ее качество и уместность. Это могут быть подшивки старых газет или женские сплетни, разноцветные этикетки от содовой или поддельные амулеты Вуду. Это могут быть даже патефонные пластинки или бумажный мусор. Потом он возвращается к себе домой, плотно задергивает шторы, зажигает лампу и курит опиум, рассеянно скользя взглядом по найденным вещам. Порядок имеет значение: билеты на пароход рядом с листом бумаги, на котором нарисован шест, вкопанный в землю, и написано: «Папа Легба, отвори ворота. Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа». Веточка розмарина и щепотка белой муки. Вырезка из газеты – на фотографии серьезный мулат в черных очках - и рядом адрес бывшей служанки Бриджитт Самеди, дочери Президента.
Норманн перекладывает эти вещи в нужном порядке, как паук, терпеливо плетущий свою паутину.
Белесый дым опиума стелется по комнате и выедает свет из его зрачков.
Потом наступает период активности. Норман приходит в клуб, общается с завсегдатаями, из всех дурманящих веществ ограничиваясь марихуаной. То и дело он замирает, как будто прислушивается к духам-лоа, шепчущим ему в уши, достает записную книжку и начинает писать. В такие моменты он полностью выпадает из мира.
Однажды в «Великом Белом» появляется абориген.
В жарком шерстяном костюме и темных очках, молодой, высокий и черный – но с какой-то странной, неживой зеленцой, – он кланяется и передает приглашение для Норманна Бейкера.
Президент Самеди заинтересовался его работой и приглашает на обед, который состоится…
Доктор подмигивает Норманну и встает, в его руке зажат скальпель.
Мальчик-сын миллионера зажмуривается, репортеры утомленно закатывают глаза, а доктор подходит к аборигену и, примерившись, рассекает скальпелем его щеку.
Норманн вздрагивает, глядя, как рана раскрывается, сухая, безжизненная.
В разрезе мелькает серая десна, влажно блестят коренные зубы.
Доктор всплескивает руками и ахает:
- Простите, какая несчастная, какая досадная неосторожность! Сейчас я обработаю вашу рану!
Негр молча качает головой и закрывает щеку ладонью, теперь его голос кажется невнятным:
- Обед состоится сегодня, в четыре часа пополудни.
Когда он уходит, доктор тычет в репортеров скальпелем и с торжеством, но несколько бессвязно сообщает:
- Вот! Видели? Вуду!
День выпадает из памяти, заканчивается как-то сразу, ночью Норманну снятся кошмары, а утром он просыпается и понимает, что последнее его вспоминание – это сухая бескровная рана на щеке негра.
Он и не заметил, как начался сезон дождей.
Серая стена протянулась от земли до неба.
Норманн разглядывает потоки воды, скользящие по мутному стеклу.
Потом вскидывается, будто вспомнив что-то, и идет в клуб.
Там уже все в сборе, папенькин сынок торопливо рассказывает какую-то историю, волнуясь и размахивая руками.
Он видит Норманна и тут же умолкает, залившись румянцем.
- Что у вас там случилось? – спрашивает Норманн, подсаживаясь к компании и закуривая самокрутку.
Дым, который он выдыхает, тяжелый и пряный, стелется по скатерти и стекает вниз.
- Я видел ночью какую-то странную птицу… - мямлит юноша. – Похожую на сову… На фиолетовую сову…
Пока он выговаривает все эти слова, в голове у Норманна происходит несколько вооруженных путчей, и потом наступает полная благодать.
- Сову, - уточняет секретарь.
- Фиолетовую, - смеется репортер.
Его коллега-итальянец уехал из Новой Дагомеи три дня назад, плюясь, богохульствуя и обещая ни ногой, никогда больше, кровь Христова, ни за что на свете!
Юноша возмущенно – слишком резко – то ли оправдывается, то ли пытается доказать:
- Я, между прочим, орнитолог-любитель! Раз я говорю «сова», то имею в виду именно сову! Если быть более точным, ее разновидность Nesasio solomonensis, она же сова страшная!
- И фиолетовая, - серьезно кивает доктор, дыша перегаром.
- Ночью все совы серые… то есть фиолетовые. - Секретарь крутит в руках трубку и мрачно сверлит взглядом скатерть, пытаясь не засмеяться.
- Да ночью вообще фиолетово, что мимо пролетает – совы там или крокодилы, - веселится репортер.
- Я серьезно! – кричит юноша. – Идите в жопу, я же серьезно!
Его голос ломается, слова рассыпаются на мелодичные звуки разной протяженности.
Речь бессмысленна, но красива, думает Норманн и спрашивает, вслушиваясь в звуки своего голоса, равнодушные и невыразительные:
- А сколько их было?
Юноша хватается за голову и выбегает из клуба.
- Бедняга… - лицемерно вздыхает доктор. – Сова страшная, ну надо же…
- Фиолетовая, - поправляет его секретарь и, уже не сдерживая себя, хихикает.
Норманн встает из-за стола, преследуемый ощущением, что ему нужно идти. Доктор окликает его:
- Бейкер! На пару слов!
Норманн останавливается в дверях.
Он чувствует, как в нетерпении горят его ступни.
- Бейкер… - доктор останавливается близко, воняя перегаром и потом, глаза его сегодня краснее обычного, веки распухли и налились кровью. – Только никому…
Он начинает крутить пуговицу на рубашке Норманна – нервничает.
Норманн тоже нервничает, ему так и хочется побежать, ступни ноют все сильнее.
- Никому не говорите, но я тоже ее видел… - хриплым шепотом признается доктор.
Норманн во дворце Президента: за столиком на застекленной террасе сидит сам Жан Самеди, его дочь Бриджитт и их гость, писатель и журналист из Америки Норманн Бейкер.
Уже подали сигары, идет ровная светская беседа.
Изредка Норманн делает записи в блокноте.
- За границей ходят слухи про вашу тайную полицию, господин Самеди, - говорит Норманн. – Что офицеры вашей полиции – могущественные унганы, они убивают несогласных, превращая их в зомби. Жертвоприношения, черная магия и...
- Бокоры, - неожиданно подает голос Бриджитт. - Могущественные бокоры.
На ней свободное белое платье, оттеняющее кожу цвета молочного шоколада, а длинные прямые волосы забраны вверх. Ее лицо – тонкое и правильное, с узкими губами и плавными линиями скул, - такие черты присущи скорее жителям Европы, чем негроидам. Слуги обращаются к ней «Мама Бриджитт».
- Слухи, - напоминает Президент Самеди.
В черном костюме и черных очках, рассудительный и серьезный, он кажется человеком без возраста.
- Я училась за границей, папа, - пожимает плечами Бриджитт. – Да, действительно, эти слухи широко распространены.
- Бокоры… - поправляет себя Норманн.
В этот момент приносят кофе.
- Знаете, как меня называют в народе? – спрашивает Самеди.
- Барон Суббота, - отвечает Норманн и после паузы добавляет: - Я не верю в Вуду.
- Я тоже, - дружелюбно улыбается Самеди. – Медицинское образование и вера в лоа – вещи взаимоисключающие. Но пусть это останется нашим секретом.
- Есть еще один человек… - Норман заглядывает в свой блокнот и продолжает: - Есть еще один человек, который получил образование в Соединенных Штатах, а потом приехал сюда, в Республику Новую Дагомею, бороться с «диктатурой бокоров» - так называют ваше правление, знаете ли.
- Правда? – Самеди смотрит на него или мимо него, черные очки непрозрачны.
- Слухи, - отвечает Норманн. – Я говорил про Франсуа Ле Блана.
Бриджитт вздыхает.
В руке у нее перо птицы, отливающее фиолетовым, – откуда?
Дождь, закончившийся пару часов назад, неожиданно хлынул вновь – в первые минуты он кажется оглушающим, и приходится повышать голос, почти кричать.
- Тот революционно настроенный мальчик, сын твоего покойного друга Карлоса, - слова Бриджитт едва различимы за шумом воды.
- Господин Бейкер, - голос Президента набирает глубину, заполняя собой террасу. - Мы приземленные люди, гарантии значат для нас больше, чем идеалы. Это касается Франсуа, это касается и меня – понимаете, я слишком практичен для того, чтобы выбрасывать необходимые вещи. Может, вы сами хотите поговорить с Франсуа? Он очень занят, но, думаю, вам не откажет.
- Прошу прощения, - Норманн встает. – Мне нужно выйти.
Президент Самеди добродушно кивает.
Бриджитт складывает из салфетки цветок.
Бесшумный молчаливый слуга провожает Норманна в туалетную комнату, и тот отпускает его взмахом руки, доставая из кармана опиумную трубку и смущенно пожимая плечами.
Норманн очень хочет понять.
Какая-то важная, возможно, самая важная деталь от него ускользает.
Он видит себя отраженным в зеркале, линии становятся четче и острее, краски - болезненно ярче.
Вода, капающая из плохо закрученного крана, разбивается о дно фарфорового умывальника с оглушительным грохотом.
Норманна Бейкера многие считают ясновидцем – но дело обстоит скорее наоборот: чтобы найти истину, он затуманивает свой ум, стирает слишком резкие грани очевидного.
Очевидно, бродить по дворцу Президента Новой Дагомеи без сопровождающих – самое безумное решение, - возможно, и самое разумное, но Норманн все равно возвращается на террасу.
Он только сейчас вспомнил свой первый визит во дворец и понял, что уже встречался с Франсуа Ле Бланом - именно Ле Блан тогда принес приглашение на обед.
Дверь приоткрыта, за ней слышны голоса:
- Я мог бы поднять тебя после смерти, мамбо – ты бы стала покорной и ласковой, - говорит Самеди. Злость и желание дрожат в его голосе.
- Ты мог бы, мой дорогой муж, - звонко смеется Бриджитт. – Отдай мне этого человека, не упрямься. Принеси эту жертву Эрзули Фреде.
- Знай свое место, мамбо, - тяжело бросает Самеди.
- Тогда иди на перекресток, Самеди, - отвечает Бриджитт. – На перекрестке зарыта моя покорность.
Норманн открывает дверь.
Лоа говорят с ним – маленькие фиолетовые спирали, манящие и бесконечно далекие.
Лоа рассказывают ему о будущем.
Бриджитт протягивает Самеди прядь своих волос, лицо ее искажено гневом и похотью.
Лоа рассказывают Норманну о том, как мамбо в белом платье опускает руку в сосуд с мукой; плавными, неспешными движениями она вычерчивает на полу веве – ловушку для лоа.
Потом она танцует.
Потом она танцует, а лоа вселяются в людей, разделяющих с ней обряд.
- Забери, - говорит Самеди и возвращает ей прядь ее волос.
Бриджитт улыбается, глядя на Норманна, лоа дремлют в уголках ее глаз, удлиненных и выпуклых.
Как будто на дне ее радужки белыми линиями вычерчен узор-веве.
- У меня разыгралась мигрень, - выпевает Бриджитт. – Прошу прощения, я пойду к себе.
Белый хлопок платья исчезает в дверях.
Норманн садится за стол.
- Один мой друг-орнитолог… - начинает Норманн.
- Приказать подать опиум? – перебивает его Самеди.
- Что?
- Белые любят опиум, - терпеливо поясняет Самеди. – Здесь, в Новой Дагомее. Им трудно без опиума. Простите. Один ваш друг-орнитолог?..
«Видел фиолетовую сову», - хочет сказать Норманн, но после реплик про опиум это будет звучать даже не двусмысленно.
Он молчит.
Обернись, шепчут лоа.
Обернись.
Норман оборачивается.
В нише, до этого пустой, стоит чучело птицы.
Открой глаза, унган, шепчут лоа.
Десятки ниш, и в каждой – чучело птицы.
Бесконечные коридоры ниш.
«Которая из них твоя, унган?» – спрашивают лоа.
- Вам нехорошо, господин Бейкер? – участливо интересуется Самеди.
Ночные кошмары, упругое сопротивление воздуха, перья топорщатся.
- Один мой друг-орнитолог видел здесь недавно фиолетовую сову, - говорит Норман.
«Здесь спрятаны тысячи душ, - вздыхают лоа. – Тысячи и тысячи душ. Которая из них твоя?»
- Сову? – удивленно переспрашивает Самеди.
- Сову страшную, - отвечает Норманн и зачем-то добавляет: - Фиолетовую.
Самеди смеется, его смех заглушает шепот лоа и рассеивает опиумный туман.
- Но у нас на Антилах не водятся совы, господин Бейкер, - говорит Самеди. – Наверное, ваш друг… перепутал спросонья.
- Перепутал?
- У нас водятся голуби и утки, - деланно-серьезно отвечает Самеди. – Наверное, это была очень большая утка.
- Наверное, - соглашается Норманн. – Так почему вас называет Бароном Самеди, господин Президент?
- Из-за этого, - отвечает Самеди, снимая черные очки и протягивая их Норманну.
Глаза у него такие светлые, что не различишь – то ли серые, то ли голубые, и черный ободок окаймляет радужку.
- Впрочем, этот имидж полезен.
На выходе из дворца Норманна хватают – зажимают рот и волокут в душную темноту.
Когда его отпускают, он видит Бриджитт – та стоит между колоннами в своем белом платье и молча смотрит.
- Мисс Бриджитт? – приветливо улыбается Норманн. – Вы меня удивили.
Неожиданно она бросается к нему, запрокидывает голову, тянется губами к лицу Норманна и шепчет:
- Убирайтесь отсюда.
- Что? – Норманн выдыхает это куда-то в ее волосы.
- Бросьте эту вашу книжку, убирайтесь немедленно, - шепчет Бриджитт. – Вы не выдержите находиться между мной и моим мужем, вы как птица, которую разрывают за крылья…
- Мужем? – переспрашивает Норманн, волосы мамбо, убранные вверх, щекочут его лицо.
- Отцом, - нетерпеливо бросает мамбо, душная и горячая. – Вы не выдержите. Неверие вас не защитит. Неверие никого не защищает.
- Неверие во что? – спрашивает Норманн.
- Неверие в то, во что вы превращаетесь по ночам, - отвечает мамбо.
Полет под дождем. Полет над Порт-о-Крус. Теплые тяжелые капли воды и звуки, окружающие его со всех сторон.
Лоа шепчут, лоа запутывают, лоа спасают.
Норманн трясет головой – он дезориентирован.
Он помнит, как летать, и знает, что стоит на ногах.
- Господин Бейкер, вам нехорошо? – слышит он знакомый голос.
Жан Самеди обнимает за плечо свою дочь Бриджитт и улыбается:
- Что, Бриджитт рассказывала вам про Вуду? – Бриджитт прячет лицо на его груди, волосы ее рассыпаются и падают на плечи пышной непроницаемой вуалью. Самеди продолжает: - Она у меня училась в Гарварде на этнографа. Такая чудная, правда?
Мамбо упирается ладонью в грудь Самеди – обтянутую черной костюмной тканью.
Мамбо механически, с усилием поворачивает голову.
Вуаль волос медленно приходит в движение.
Глаза у мамбо – длинные, выпуклые.
Лоа шевелятся на дне радужки, окрашивая ее в фиолетовый.
- Беги, - шепчет Бриджитт и жадно улыбается.
- Беги, - повторяет Самеди и надевает обратно свои черные очки.
Беги!
Норманн Бейкер бежит.
Норманн Бейкер идет.
Норманн Бейкер замедляет шаг.
Останавливается.
Страх послушно замирает за его спиной, страх колотится в сердце, закручивает ребра, соскальзывает по позвоночнику холодными дождевыми каплями, страх ползет…
Беги!
Домой, трубка опиума ждет, паутина вещей нетерпеливо вздрагивает, и Норманн понимает: все, что он сделал – это лишь собрал ловушку для лоа, паутину-веве.
Он выкуривает две или три трубки подряд, он уже не может двигаться в своем кресле – но теперь он может понять, почему Франсуа Ле Блан не испытывает боли от порезов и боится солнечного света; он также может понять, почему Жан Самеди не боится солнечного света и по воскресеньям ходит в церковь; он даже может понять, почему Мама Бриджитт так ненавидит и любит Барона Самеди.
Потом он кидается к своей печатной машинке и бьет по клавишам так быстро и четко, как будто им овладели духи-лоа, как будто он печатает свое завещание и боится опоздать.
Страх!
Но страха больше нет, Норманн ставит точку, взмахивает крыльями и летит на перекресток.
Папа Легба!
Папа Легба, отвори ворота.
Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти.
Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа.
Меня зовут Норманн Бейкер, и я – чучело африканского попугая жако.
Моя душа спит среди комков ваты и упругих проволочных арок.
Меня зовут Норманн Бейкер, и я…
Беги!
Мамбо тушит свечи.
Черные-черные.
Мамбо стирает кровь с клюва птицы.
Мамбо стирает кровь с чучела попугая, стоящего в кабинете Барона Самеди.
Он каждую ночь ловит меня, она каждую ночь выпускает меня.
Она выпускает меня, и я…
Страх!
И я…
Беги!
И я…
Меня зовут Норманн Бейкер.
Я – это кто-то, кто прибыл в Новую Дагомею неудачно – аккурат перед сезоном дождей. При себе у меня имелись: багажная сумка на колесиках, набор из пяти рубашек-гаваек, купленных в Картерс, чековая книжка, растрепанная рыжая шевелюра, письмо от бывшей миссис Бейкер, печатная машинка «Зингер» в футляре из телячьей кожи, сколиоз второй степени, три самокрутки марихуаны, смешанной с гашишем, двадцать шесть опиумных шариков «тчанду», трубка из слоновой кости и аккредитация от еженедельника Колье.
Норманн Бейкер появляется в клубе «Великий Белый»: все в сборе, но это уже неважно. С нескрываемым удовольствием Норманн отводит доктора Коллинза в сторону, выкручивая пуговицу на его рубашке.
- Вот. Моя рукопись, - говорит Норманн, протягивая ему картонную коробку, под завязку набитую Новой Дагомеей, лоа и Президентом Самеди. – Теперь она ваша, Док.
Доктор щурит слезящиеся красные глаза, важно распрямляет сутулые плечи.
Ох, как важно он это делает.
Жалкий, никчемный алкоголик с хронической язвой.
Лоа шепчут Норманну.
Жалкий, никчемный алкоголик с дочерью – умственно-отсталой, живущей в пансионе под Эдинбургом.
Лоа шепчут Норманну.
Жалкий, никчемный алкоголик, подаривший миру теорию «медиумического Я», - возражает Норманн лоа.
«Я», «Медиумическое Я» и «Лоа», - напоминает Норманн лоа.
Норманн видит будущее.
У него уже больше нет тела.
- Норманн, миленький, завязывали бы вы с опием, - участливо говорит доктор.
- Вот допишу книгу – и тогда завяжу, - отвечает Норманн.
- Вот и славно, - кивает доктор. - Вот и славно.
Потом доктор выходит из клуба, садится на первый же попавшийся корабль – и уплывает в Европу.
Так заканчивается история Норманна Бейкера.
Доктор Саймон Коллинз положил начало теории о трех составляющих образа человека - «Я», «Медиумическое Я» и «Лоа», - оказавшей влияние практически на всю современную психологию.
Писатель Норманн Бейкер был убит 28 июля 1923 года в Новой Дагомее, в клубе «Великий Белый».
Завязалась драка, он получил семнадцать ножевых ранений, восемь из которых оказались смертельными.
Выжившие свидетели угодили в психиатрическую лечебницу, все они в один голос утверждали, что после смерти Бейкер превратился в дохлую фиолетовую сову.
Сову страшную, по утверждению одного из свидетелей.
По его же показаниям, Бейкера убил орнитолог-любитель, сын известного оружейного магната Рихарда Бротта.
Он был тайным гомосексуалистом и все это время безуспешно домогался внимания Бейкера.
Книгу Норманна Бейкера «Барон Самеди против народа» выпустили после его смерти, в 1925 году.
С тех пор она переиздавалась шесть раз.
@темы: конкурсная работа, Радуга-1, рассказ
-
-
29.03.2010 в 23:45Атмосфера хороша, но как связаны Барон Суббота и совы?
-
-
30.03.2010 в 20:59-
-
31.03.2010 в 11:40Тема - 10, впечатление - 9.
-
-
31.03.2010 в 15:53Н.Б. приезжает в => Барон Самеди (президент Самеди, конечно же) с помощью ритуалов вуду ловит его душу в чучело попугая => дочь\жена его Бриджитт в рамках семейного писькомерства перехватывает эту самую душу Н.Б. и выпускает на волю => те душа - это и есть фиолетовая сова. что подтверждается в конце: Выжившие свидетели угодили в психиатрическую лечебницу, все они в один голос утверждали, что после смерти Бейкер превратился в дохлую фиолетовую сову. где-то так, пожалуй)
ComOk, rony-robber - спасибо, автор очень старался произвести впечатление и обалденности, и профессиональности!)))
-
-
31.03.2010 в 15:55-
-
31.03.2010 в 16:34-
-
01.04.2010 в 12:18-
-
01.04.2010 в 13:12-
-
01.04.2010 в 13:15-
-
01.04.2010 в 16:12потому что все-таки вместо сов могла быть любая другая фиолетовая птичка ))
-
-
02.04.2010 в 00:13Я совсем по-другому все поняла))) Дядька по природе своей был монстром - человек-Сова,
его захотели сделать зомби для колекции, но не поделили, что дало ему шанс закончить книгу)))
В итоге - победила дружба и дядьку убивают(думаю, - превращают в зомби, но это уже совсем другая история)
Автору - почелуи и объятья))) Яркие образы и персонажи продуманные
прекрасная вещь, атмосферно и трогательно, и страшно
Сова - очень не однозначная птица, колдовство и магия Вуду, думаю отлично связано - Сова - ночная птица, ночью происходило превращение, птица не местная, - так и дядька приезжий)))
Фиолетовый - волшебный)))
-
-
02.04.2010 в 00:56Команда Оранжевых, но вышло все равно хорошо.
-
-
03.04.2010 в 11:24-
-
03.04.2010 в 15:24-
-
06.04.2010 в 00:40Тоже опий. А еще - совы не то, чем кажутся.
10 - тема/8 - личное впечатление. Многовато опия, однако.
-
-
06.04.2010 в 18:22-
-
06.04.2010 в 19:48-
-
06.04.2010 в 22:37Спасибо огромное)
-
-
07.04.2010 в 00:4410/9
-
-
07.04.2010 в 09:55-
-
08.04.2010 в 12:53-
-
09.04.2010 в 15:3610/9
-
-
09.04.2010 в 16:06Иеруа
это наверное потому, что первую часть автор честно передирал с Берроуза, а он дядька специфиццкий))
-
-
10.04.2010 в 14:34-
-
12.04.2010 в 16:18вышло немножко слишком укуренно, но здорово) правда, немного не мое, но тут уж точно не к автору претензии) спасибо)
-
-
14.04.2010 в 21:55-
-
14.04.2010 в 22:16и ночью приснятся кошмары-
-
15.04.2010 в 02:47-
-
15.04.2010 в 10:39Отличный рассказ на самом деле
-
-
15.04.2010 в 10:48спасибо за оценки и добрые слова))